Нарандж. Часть1. Романия

Нравится

Романия уезжала в Эйлат. Ее уговорила подруга:  поработаешь месяц-другой, пока наплыв в гостиницах, а потом вернешься.
Давид уже во всех подробностях представлял свою вольную холостяцкую жизнь. Ну а что, в самом деле, сколько ему еще мужских годков-то его осталось?! И чем он ей обязан?
Когда-то Давид души не чаял в своей Романие. Она тогда жила в Нагарии и работала  на маленьком заводике, а в конеце недели приезжала на поезде к нему. Они и познакомились в поезде. Поначалу она даже не хотела отвечать на вопросы этого — старше себя и не очень видного мужчины, смуглую кожу лица которого оттеняли на висках посеребренные сединой волосы. Потом они разговорились.
И вот теперь Давид ждал ее на старой центральной автобусной станции на Бат-Галиме со своим рено. Она садилась в машину, и он вез ее домой. Давид почему-то не называл ее по имени, а так — моя Романия, или уменьшительно: Рома, мотек. Работа спорилась под ее руками, и он любил смотреть, как ловко она управляется у него в доме, и обычно бросался помочь навести порядок. Красные язычки пламени разгорались у нее на щеках, и вытерев пот со лба, она сбрасывала кофточку, оставаясь в легкой блузке и смеясь, отбивалась от его нетерпеливых объятий.
—  Иди мыться, я уже нагрел бойлер, говорил Давид, и пока в душе журчала вода, спешил закончить колдовать с обедом. Он ставил на стол с цветастой скатертью дымящиеся тарелки с рассыпчатым рисом и отбивными. Опустив почти до конца жалюзии, чтобы спешащие домой с субботними покупками соседи не не мешали их трапезе, разливал терпкое красное вино по бокалам. Только такое  вино Романия и любила, оно напоминало ей  виноградники ее далекой Румынии.
— Лэхаим, говорил Давид: успехов тебе в жизни!
— Лехаим, повторяла она, будь здоров, — и закрыв глаза, выпивала вино.
После обеда он нетерпеливо притягивал ее к себе и продолжая пить терпкие капли вина с ее губ, гладил смуглые плечи  и шею и повторял в восхищении:
— Какая же ты красивая!
Он не был ласков, мял ее тело руками,  переделавшими так много работ за долгую жизнь и знавшими так много других женских тел. Он был по натуре завоевателем, легко увлекался и умел увлечь понравившуюся ему женщину.
Надо отдать Давиду должное — он всегда заботился, чтобы жена и дети ни в чем не нуждались. Жена, промучившись год, умерла от страшной болезни. Он не мог решиться подписать разрешение на отключение ее от приборов, и это сделал его взрослый сын. 
С тех пор прошло несколько лет, Давид продолжал работать в большой строительной кампании, был начальником над рабочими и мог поладить со всеми: сабрами, русскими, арабами, а также начальниками всех мастей и уровней. Он не гнушался никакой работы: облачившись в жилет безопасности и каску, передвигаясь вдоль внешней стены здания  цеха на автоматическом строительном лифте на высоте 5-этажного здания, прокладывал новые соединения для кондиционеров. Когда не было срочной работы, шутил и балагурил с рабочими, пил с ними кофе, словом, был душой компании. 
Число имен его подруг в записной книжке продолжало расти. Он бросал их без сожаления и всяких угрызений совести. У одной из них дома в поселке Ольга жила большая собака. «Я не могу переносить собачью шерсть»,  — сказал Давид девушке, а потом еле отговорил подругу, чтобы она не избавлялась от любимого пса, уж лучше он избавиться от нее.
Другая — в прошлом певица — любила петь в его присутствии русские романсы, а когда он перестал ей звонить, подкараулила его возле дома и, горя от негодования, бросила ему в лицо его подарок: «Я что — зона?!!» 
Третья подарила ему золотую цепь и хотела на берегу моря немного шампанского и романтики. Прижимистый Давид сказал, что в кафе есть только пиво и «газос». Когда они расстались, Давид без сожаления отдал ей золотую цепь.
Еще одна продержалась в подругах дольше других. Она успела съездить с Давидом за свой счет в Турцию. Она любила подкармливать Давида разносолами и однажды принесла ему домой большие фаршированные красные перцы. («Представляешь, величиною с локоть», — рассказывал Давид, смеясь). Но когда простодушная женщина захотела отдать Давиду свой ковер (ну какая ж семья олим без ковров, привезенных с собой за тысячи километров!), педант и чистюля Давид не выдержал, увидев под ним большой пыльный квадрат, и сказал: хватит!».
Романия оказалась умнее его предыдущих подруг. Она оставила работу в Нагарии и переехала в Хайфу. Первое время было сказочным. А потом все стало портиться.
В пятницу вечером она зажигала свечи. Сумерки сгущались в квартире, и когда она, очнувшись после зыбкого дневного зимнего сна, открывала глаза, то видела, как две огненные бабочки порхают над кухонным шайшем. В полумраке девушка с картины в белых одеждах, подбоченясь, плясала на стене испанский танец, а на противоположной стене ей вторил тореро, красным плащем дразнивший разъяренного быка. Мерно постукивали часы, и раздавался странный скрипящий звук. Это домашняя желто-прозрачная ящерица бегала от тореро к танцовщице и обратно и замирала по дороге вытянутой кляксой. Романия, увидев в темноте хвостатый субъект, брезгливо зажмуривалась и тут же проваливалась в быстрый неглубокий сон.
Во сне она стояла одна-одинешенька на малюсеньком островке, а вокруг разливалась мутная болотная вода. Она хотела идти дальше и прыгнуть на ближайшую мшистую кочку, но теряла равновесие и начинала падать. Но сны милосердны и обрываются, не заканчиваясь чем-то трагичным. Романия просыпалась и не могла понять: где она и что делает в салоне этой чужой квартиры, хозяин которой все чаще поражал ее вспышками непредвиденной ярости, а иногда обрушивал на нее шквал критики — так что она чувствовала себя совсем маленькой и беззащитной в этом чужом большом мире, где у нее не было родственников и почти не было друзей, потому что Давид отгородил ее от внешнего мира собой, как стеной.
Отъезд.
И вот теперь она уезжала. Утром Давид встал, как всегда рано, чтобы в 7 уже быть на море и пройти своих обязательных 6 километров. Романия решила сделать уборку перед отъездом. Она давно примирилась с перепадами его настроения и жестокостью обращения и поняла, что только приносимая ею конкретная польза оценится им.
Она спешила, переставляла полусобранные сумки, чтобы домыть пол, а он сидел на стуле, одетый и нетерпеливо вертел в руках ключи от машины. Наконец додумался и вышел проверить почту. Вернулся обрадованный:
— Пришел счет за электричество.
— Сколько я должна тебе?
— Не мне, вместе платим, посчитай. Он был доволен , что счет пришел до ее отъезда.
Наконец с уборкой было покончено, и она, не передохнув, наскоро собирала сумки, они погрузили их в машину, и он повез ее на вокзал.
И не звони мне, может, я уеду, — говорил он строго.
Возле вокзала шли ремонтные работы, и он сделав круг, так и не сумел подъехать к самому входу. Вынув сумки из багажника, она пошла, не оглядываясь, напрягая руки под тяжестью сумок и думая, почему любовь — этот экзотический яркий фрукт — в этой жаркой стране оказался таким пресным на вкус. 
Татьяна Климович
Продолжение следует.

Нравится